Гипотеза лингвистической относительности сепира

Гипотеза лингвистической относительности. Связь гипотезы Сепира-Уорфа с концепциями «Картина мира» и «Перевод»

филологические науки

• Перминова Елена Игоревна , студент
• Вятский государственный университет

• «ЗАВТРАК У ТИФФАНИ»
• ТРУМЕН КАПОТЕ
• АВТОРСКАЯ КАРТИНА МИРА
• ПЕРЕВОД
• ГИПОТЕЗА СЕПИРА-УОРФА

Похожие материалы

Лингвистическая относительность – центральное понятие этнолингвистики, области языкознания, изучающей язык в его взаимоотношении с культурой. Идея лингвистической относительности (или лингвистического релятивизма) в основных чертах была сформулирована в работах мыслителей XIX века, например, Вильгельма Гумбольдта, считавшего, что язык является воплощением духа нации [1]. Он говорил, что «Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное» [2].

Идеи Гумбольдта подхватили и развивают до сих пор. Среди наиболее значительных его последователей можно назвать знаменитого немецкого лингвиста Лео Вайсгербера (1899–1985).

Вайсгербер полагал, что каждый язык уникален, и в каждом языке заложена своя так называемая картина мира — культурноспецифическая модель. Так что можно говорить о том, что способ мышления народа определяется языком, то есть о своего рода «стиле присвоения действительности» посредством языка. Именно Вайсгербер ввёл понятие языковой картины мира, ставшее популярным в современной лингвистике [3].

Принцип учения об относительности трансформировался в предположение о том, что чувственное восприятие действительности определяется ментальными представлениями человека. Ментальные представления, в свою очередь, могут изменяться под воздействием языковых и культурных систем.

Поскольку в конкретном языке и, шире, в конкретной культуре концентрируется исторический опыт их носителей, ментальные представления носителей различных языков могут не совпадать.

Принципиальная возможность перевода с одного языка на другой базируется на предположении о том, что существует некоторая система представлений, универсальных для носителей всех человеческих языков и культур или, по крайней мере, разделяемая носителями той пары языков, с которого и на который осуществляется перевод. Чем ближе языковые и культурные системы, тем больше шансов адекватно передать на языке перевода то, что было уложено в концептуальные схемы языка оригинала.

И наоборот, существенные культурные и языковые различия позволяют увидеть, в каких случаях выбор языкового выражения определяется не столько объективными свойствами внеязыковой действительности, сколько рамками внутриязыковой конвенции: именно такие случаи не поддаются или плохо поддаются переводу и интерпретации.

Так, например, в квакиютль – языке североамериканских индейцев, который в течение многих лет исследовал американский лингвист Ф. Боас, – в глаголе, наряду со знакомыми нам по европейским языкам категориями времени и вида, выражается также грамматическая категория эвиденциальности, или засвидетельствованности: глагол снабжается суффиксом, который показывает, являлся ли говорящий свидетелем действия, описываемого данным глаголом, или узнал о нем с чужих слов. Таким образом, в «картине мира» носителей языка квакиютль особая важность придается источнику сообщаемой информации [4].

Важнейший этап в исследовании языка как средства систематизации культурного опыта связан с работами Э. Сепира. Сепир понимал язык прежде всего, как строго организованную систему, все компоненты которой – такие, как звуковой состав, грамматика, словарный фонд, – связаны жесткими иерархическими отношениями.

Связь между компонентами системы отдельно взятого языка строится по своим внутренним законам, в результате чего спроецировать систему одного языка на систему другого, не исказив при этом содержательных отношений между компонентами, оказывается невозможным [5].

Понимая лингвистическую относительность именно как невозможность установить покомпонентные соответствия между системами разных языков, Сепир ввел термин «несоизмеримость» (incommensurability) языков.

Языковые системы отдельных языков не только по-разному фиксируют содержание культурного опыта, но и предоставляют своим носителям не совпадающие пути осмысления действительности и способы ее восприятия.

В своей статье «Статус лингвистики как науки» Сепир писал: «Реальный мир в значительной степени неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности.

Миры, в которых живут различные общества, – это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками. Мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества».

Даже в близкородственных и типологически сходных языках «среднеевропейского стандарта» при сравнении метафорических систем становится заметным несходство отдельных деталей картины мира внутри одной понятийной области.

Так, в русском языке, как и в английском и во многих других европейских языках, метафора чувственного восприятия посредством зрения широко используется для описания ментальных процессов и действий – «вижу» часто означает «понимаю»: Теперь я вижу, что это трудная задача; Нужно рассмотреть этот вопрос под другим углом зрения; точка зрения; система взглядов; несмотря на. / невзирая на (т.е. не принимая в расчет) и т.д.

Например, в русском языке мотивы поступка могут быть скрытыми (недоступными наблюдению и, следовательно, по логике метафоры, недоступными знанию или пониманию). Английский язык использует в этом значении прилагательное латинского происхождения ulterior, изначально имевшее значение ‘находящийся по другую сторону, находящийся за чем-то’. При этом, чтобы узнать об истинных причинах поступка, в русском языке нужно спросить Что за этим стоит?, а в английском What lies behind it? (буквально «Что за этим лежит?»).

В целом метафорические системы языков «среднеевропейского стандарта» обнаруживают гораздо больше сходств, чем различий, что свидетельствует в пользу правомерности их объединения под этим названием. Тем не менее различия встречаются даже в достаточно близких языках.

Бенджамин Ли Уорф, ученик Сепира, признавал, что язык влияет на мышление и поведение своих носителей (вслед за Гумбольдтом и Сепиром), он обратился к исследованию языков коренных жителей Америки и попытался выяснить, каким же образом различия в грамматических системах и лексике влияют на восприятие мира. Уорфа также волновало то, до какой степени научная картина мира отличается от восприятия мира, основанном, например, на религии, что привело его к изучению языков старинных религиозных писаний.

Самым важным событием для распространения идей Уорфа среди широкой публики была публикация в 1956 году его главных работ о лингвистическом релятивизме в одном томе, озаглавленном «Язык, мышление и реальность».

Выдвинутая более 60 лет назад, гипотеза лингвистической относительности поныне сохраняет статус именно гипотезы. Ее сторонники нередко утверждают, что она ни в каких доказательствах не нуждается, ибо зафиксированное в ней утверждение является очевидным фактом; противники же склонны полагать, что она и не может быть ни доказана, ни опровергнута (что, с точки зрения строгой методологии научного исследования, выводит ее за границы науки; впрочем, сами эти критерии с середины 1960-х годов ставятся под сомнение).

Учитывая положения теории, можно сделать вывод, что языковые системы по-разному отражают социально-культурный опыт людей, их восприятие и осмысление реальности, а, следовательно, и такой концепт как картина мира. Это может привести к недопониманию и расхождению во мнениях, но в повседневной жизни этому факту предается небольшое значение.

Противоположная ситуация возникает при рассмотрении проблем художественного перевода с одного языка на другой, поскольку переводчику необходимо передать настроение, отразить историческую эпоху, воссоздать атмосферу места действия, понять особенности видения мира создателя произведения – все то, что включает в себя понятие индивидуально-авторская картина мира писателя.

Список литературы

1. В. Гумбольдт. О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития// История языкознания ХIХ-ХХ вв. в очерках и извлечениях. Сост. В.Л. Звегинцев.– т.1. – М., 1964. – С.73
2. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. – М., 1984, с.80
3. Вайсгербер Л. Родной язык и формирование духа. – М., 1993
4. Боас Ф. Ум первобытного человека. М.-Л., 1926
5. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. – М., 1993

Электронное переодическое издание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор), свидетельство о регистрации СМИ — ЭЛ № ФС77-41429 от 23.07.2010 г.

Соучредители СМИ: Долганов А.А., Майоров Е.В.

Гипотеза лингвистической относительности Сепира — Уорфа (стр. 1 из 4)

Итак, каково же соотношение детерминированности, конвенциональности каузальности значений — или каков характер их детерминированности или каузальности? Где пределы их альтернативности? Чем они определяются?

Гипотеза лингвистической относительности Сепира — Уорфа представляет — здесь следует согласиться с Дэвидсоном — один из наиболее ярких примеров теорий конвенциональности значения, исходящих из противопоставления концептуальной схемы, на использовании которой основано описание, и наполняющего схему содержания “внешнего” мира, трансцендентного описанию.

1. Эпистемологические основания концепции лингвистической относительности

Гипотеза Сепира — Уорфа непосредственно связана с этнолингвистическими исследованиями американской антропологической школы. Формы культуры, обычаи, этнические и религиозные представления, с одной стороны, и структура языка — с другой, имели у американских индейцев чрезвычайно своеобразный характер и резко отличались от всего того, с чем до знакомства с ними приходилось сталкиваться исследователям в подобных областях. Это обстоятельство, по общепринятому мнению, и вызвало к жизни в американском структурализме представления о прямой связи между формами языка, культуры и мышления.

В основу гипотезы лингвистической относительности легли две мысли Эдварда Сепира:

Язык, будучи общественным продуктом, представляет собой такую лингвистическую систему, в которой мы воспитываемся и мыслим с детства. В силу этого мы не можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, причем язык является не только побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления, но наш “мир” строится нами бессознательно на основе языковых норм. Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе, те или другие явления в зависимости от языковых навыков и норм своего общества.

В зависимости от условий жизни, от общественной и культурной среды различные группы могут иметь разные языковые системы. Не существует двух настолько похожих языков, о которых можно было бы утверждать, что они выражают такую же общественную действительность. Миры, в которых живут различные общества, — это различные миры, а не просто один и тот же мир, которому приклеены разные этикетки. Другими словами, в каждом языке содержится своеобразный взгляд на мир, и различие между картинами мира тем больше, чем больше различаются между собой языки.[3]

Речь здесь идет об активной роли языка в процессе познания, о его эвристической функции, о его влиянии на восприятие действительности и, следовательно, на наш опыт: общественно сформировавшийся язык в свою очередь влияет на способ понимания действительности обществом. Поэтому для Сепира язык представляет собой символическую систему, которая не просто относится к опыту, полученному в значительной степени независимо от этой системы, а некоторым образом определяет наш опыт. Сепир, по наблюдению Дэвидсона, следует в направлении, хорошо известном по изложению Т. Куна, согласно которому различные наблюдатели одного и того же мира подходят к нему с несоизмеримыми системами понятий. Сепир находит много общего между языком и математической системой, которая, по его мнению, также регистрирует наш опыт, но только в самом начале своего развития, а со временем оформляется в независимую понятийную систему, предусматривающую всякий возможный опыт в соответствии с некоторыми принятыми формальными ограничениями. (Значения) не столько обнаруживаются в опыте, сколько навязываются ему, в силу тиранического влияния, оказываемого языковой формой на нашу ориентацию в мире[4] .

Развивая и конкретизируя идеи Сепира, Уорф проверяет их на конкретном материале языка и культуры хопи и в результате формулирует принцип лингвистической относительности.

Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категориями и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию.

Это обстоятельство имеет исключительно важное значение для современной науки, поскольку из него следует, что никто не волен описывать природу абсолютно независимо, но все мы связаны с определенными способами интерпретации даже тогда, когда считаем себя наиболее свободными. Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем[5] .

Уорф придал более радикальную формулировку мыслям Сепира, полагая, что мир представляет собой калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашей языковой системой. Так, условия жизни, культура и прочие общественные факторы воздействовали на языковые структуры хопи, формировали их и в свою очередь подвергались их влиянию, в результате чего оформлялось мировоззрение племени.

Между культурными нормами и языковыми моделями существуют связи, но не корреляции или прямые соответствия. Эти связи обнаруживаются не столько тогда, когда мы концентрируем внимание на чисто лингвистических, этнографических или социологических данных, сколько тогда, когда мы изучаем культуру и язык. как нечто целое, в котором можно предполагать взаимозависимость между отдельными областями[6] .

Но главное внимание Уорф уделяет влиянию языка на нормы мышления и поведения людей. Он отмечает принципиальное единство мышления и языка и критикует точку зрения “естественной логики”, согласно которой речь – это лишь внешний процесс, связанный только с сообщением мыслей, но не с их формированием, а различные языки — это в основном параллельные способы выражения одного и того же понятийного содержания и поэтому они различаются лишь незначительными деталями, которые только кажутся важными[7] .

Согласно Уорфу, языки различаются не только тем, как они строят предложения, но также и тем, как они членят окружающий мир на элементы, которые являются единицами словаря и становятся материалом для построения предложений. Для современных европейских языков, которые представляют собой одну языковую семью и сложились на основе общей культуры (Уорф объединяет их в понятии “общеевропейский стандарт” — S АЕ), характерно деление слов на две большие группы — существительное и глагол, подлежащее и сказуемое. Это обусловливает членение мира на предметы и их действия, но сама природа так не делится. Мы говорим: “молния блеснула”; в языке хопи то же событие изображается одним глаголом r е h р i — “сверкнуло”, без деления на субъект и предикат.

В языках SAE одни слова, обозначающие временные и кратковременные явления, являются глаголами, а другие — существительными. В отличие от них в языке хопи существует классификация явлений, исходящая из их длительности. Поэтому слова “молния”, “волна”, “пламя” являются глаголами, так как все это события краткой длительности, а слова “облако”, “буря” – существительные, так как они обладают продолжительностью, достаточной, хотя и наименьшей, для существительных.

В то же время в языке племени нутка нет деления на существительные и глаголы, а есть только один класс слов для всех видов явлений. Таким образом, определить явление, вещь, предмет, отношение и т. п. исходя из природы невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретного языка[8] .

Языки SAE обеспечивают искусственную изоляцию отдельных сторон непрерывно меняющихся явлений природы в ее развитии. Вследствие этого мы рассматриваем отдельные стороны и моменты развивающейся природы как собрание отдельных предметов. “Небо”, “холм”, “болото” приобретают для нас такое же значение, как “стол”, “стул” и др.[9] Вопрос, таким образом, заключается в следующем:

от чего зависит тип деления?

почему мы классифицируем мир именно таким, а не иным способом?

Уорф утверждает не то, что членение явлений мира свойственно лишь языкам S АЕ, а то, что у языков, сильно отличающихся друг от друга, различна также система анализа окружающего мира, различен тип деления на изолированные участки. Он усиливает свой тезис тем, что подчеркивает влияние языковых норм не только на процесс мышления, но и на восприятие людьми внешнего мира. Это положение явно сформулировано Сепиром и взято в качестве эпиграфа в одной из работ Уорфа:

Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения[10] .

Уорф исследует, каким образом категории пространства и времени фиксируются в языках S АЕ и хопи, и приходит к выводу, что хопи не знает такой категории времени, которая свойственна нашим языкам, тогда как категория пространства сходна в обоих случаях. Наш язык не склонен проводить различия между выражениями “десять человек” и “десять дней”, хотя такое различие есть: мы можем непосредственно воспринимать десять человек, но сразу воспринимать десять дней мы не можем. Это воображаемая группа, в отличие от “реальной” группы, которую образуют десять человек. Такие термины, как “лето”, “зима”, “сентябрь”, “утро”, “рассвет”, также образуют множественное число и исчисляются подобно тем существительным, которые обозначают предметы материального мира. Уорф считает, что в этом отражаются особенности нашей языковой системы, и называет такое явление “объективацией”, поскольку здесь временные понятия утрачивают связь с субъективным восприятием времени как “становящегося все более и более поздним” и объективируются как исчисляемые количества, т.е. отрезки, состоящие из отдельных величин, в частности длины, так как длина может быть реально разделена на дюймы. “Длина”, “отрезок” времени мыслятся в виде одинаковых единиц, подобно, скажем, такой актуальности, как ряд бутылок[11] .

Гипотеза лингвистической относительности Сепира — Уорфа

Итак, каково же соотношение детерминированности, конвенциональности каузальности значений — или каков характер их детерминированности или каузальности? Где пределы их альтернативности? Чем они определяются?

Гипотеза лингвистической относительности Сепира — Уорфа представляет — здесь следует согласиться с Дэвидсоном — один из наиболее ярких примеров теорий конвенциональности значения, исходящих из противопоставления концептуальной схемы, на использовании которой основано описание, и наполняющего схему содержания “внешнего” мира, трансцендентного описанию.

10.2.1 Эпистемологические основания концепции лингвистической относительности

Гипотеза Сепира — Уорфа непосредственно связана с этнолингвистическими исследованиями американской антропологической школы. Формы культуры, обычаи, этнические и религиозные представления, с одной стороны, и структура языка — с другой, имели у американских индейцев чрезвычайно своеобразный характер и резко отличались от всего того, с чем до знакомства с ними приходилось сталкиваться исследователям в подобных областях. Это обстоятельство, по общепринятому мнению, и вызвало к жизни в американском структурализме представления о прямой связи между формами языка, культуры и мышления.

В основу гипотезы лингвистической относительности легли две мысли Эдварда Сепира:

1) Язык, будучи общественным продуктом, представляет собой такую лингвистическую систему, в которой мы воспитываемся и мыслим с детства. В силу этого мы не можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, причем язык является не только побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления, но наш “мир” строится нами бессознательно на основе языковых норм. Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе, те или другие явления в зависимости от языковых навыков и норм своего общества.

2) В зависимости от условий жизни, от общественной и культурной среды различные группы могут иметь разные языковые системы. Не существует двух настолько похожих языков, о которых можно было бы утверждать, что они выражают такую же общественную действительность. Миры, в которых живут различные общества, — это различные миры, а не просто один и тот же мир, которому приклеены разные этикетки. Другими словами, в каждом языке содержится своеобразный взгляд на мир, и различие между картинами мира тем больше, чем больше различаются между собой языки.[563]

Речь здесь идет об активной роли языка в процессе познания, о его эвристической функции, о его влиянии на восприятие действительности и, следовательно, на наш опыт: общественно сформировавшийся язык в свою очередь влияет на способ понимания действительности обществом. Поэтому для Сепира язык представляет собой символическую систему, которая не просто относится к опыту, полученному в значительной степени независимо от этой системы, а некоторым образом определяет наш опыт. Сепир, по наблюдению Дэвидсона, следует в направлении, хорошо известном по изложению Т. Куна, согласно которому различные наблюдатели одного и того же мира подходят к нему с несоизмеримыми системами понятий. Сепир находит много общего между языком и математической системой, которая, по его мнению, также

регистрирует наш опыт, но только в самом начале своего развития, а со временем оформляется в независимую понятийную систему, предусматривающую всякий возможный опыт в соответствии с некоторыми принятыми формальными ограничениями. (Значения) не столько обнаруживаются в опыте, сколько навязываются ему, в силу тиранического влияния, оказываемого языковой формой на нашу ориентацию в мире[564].

Развивая и конкретизируя идеи Сепира, Уорф проверяет их на конкретном материале языка и культуры хопи и в результате формулирует принцип лингвистической относительности.

Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категориями и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию.

Это обстоятельство имеет исключительно важное значение для современной науки, поскольку из него следует, что никто не волен описывать природу абсолютно независимо, но все мы связаны с определенными способами интерпретации даже тогда, когда считаем себя наиболее свободными. Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем[565].

Уорф придал более радикальную формулировку мыслям Сепира, полагая, что мир представляет собой калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашей языковой системой. Так, условия жизни, культура и прочие общественные факторы воздействовали на языковые структуры хопи, формировали их и в свою очередь подвергались их влиянию, в результате чего оформлялось мировоззрение племени.

Между культурными нормами и языковыми моделями существуют связи, но не корреляции или прямые соответствия. Эти связи обнаруживаются не столько тогда, когда мы концентрируем внимание на чисто лингвистических, этнографических или социологических данных, сколько тогда, когда мы изучаем культуру и язык. как нечто целое, в котором можно предполагать взаимозависимость между отдельными областями[566].

Но главное внимание Уорф уделяет влиянию языка на нормы мышления и поведения людей. Он отмечает принципиальное единство мышления и языка и критикует точку зрения “естественной логики”, согласно которой речь – это лишь внешний процесс, связанный только с сообщением мыслей, но не с их формированием, а различные языки — это в основном параллельные способы выражения одного и того же понятийного содержания и поэтому они различаются лишь незначительными деталями, которые только кажутся важными[567].

Согласно Уорфу, языки различаются не только тем, как они строят предложения, но также и тем, как они членят окружающий мир на элементы, которые являются единицами словаря и становятся материалом для построения предложений. Для современных европейских языков, которые представляют собой одну языковую семью и сложились на основе общей культуры (Уорф объединяет их в понятии “общеевропейский стандарт” — SАЕ), характерно деление слов на две большие группы — существительное и глагол, подлежащее и сказуемое. Это обусловливает членение мира на предметы и их действия, но сама природа так не делится. Мы говорим: “молния блеснула”; в языке хопи то же событие изображается одним глаголом rеhрi — “сверкнуло”, без деления на субъект и предикат.

В языках SAE одни слова, обозначающие временные и кратковременные явления, являются глаголами, а другие — существительными. В отличие от них в языке хопи существует классификация явлений, исходящая из их длительности. Поэтому слова “молния”, “волна”, “пламя” являются глаголами, так как все это события краткой длительности, а слова “облако”, “буря” – существительные, так как они обладают продолжительностью, достаточной, хотя и наименьшей, для существительных.

В то же время в языке племени нутка нет деления на существительные и глаголы, а есть только один класс слов для всех видов явлений. Таким образом, определить явление, вещь, предмет, отношение и т. п. исходя из природы невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретного языка[568].

Языки SAE обеспечивают искусственную изоляцию отдельных сторон непрерывно меняющихся явлений природы в ее развитии. Вследствие этого мы рассматриваем отдельные стороны и моменты развивающейся природы как собрание отдельных предметов. “Небо”, “холм”, “болото” приобретают для нас такое же значение, как “стол”, “стул” и др.[569] Вопрос, таким образом, заключается в следующем:

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском:

Гипотеза Сепира-Уорфа [Теория лингвистической относительности]

Гипотеза лингвистической относительности (Сепира-Уорфа) — это научная концепция, высказанная американскими антро­пологами Э. Сепиром и Б. Уорфом, в основе которой стоят следующие положения:

• Язык заставляет нас видеть вещи именно такими, а не другими.
• Человек, выросший в той или иной языковой среде, воспринимает мир и интерпретирует свой опыт восприятия в рамках, определенных этим языком.

Можно решить, что при таких условиях понимание чужой куль­туры вовсе невозможно — выучим значение слов, но их подлинный смысл все равно останется недоступен. Действительно, многие от­тенки смысла, обусловленные культурой, ускользают при переводе, неуловимые нюансы языка могут спровоцировать недоразумения и вызвать затруднения в понимании. Однако известно, что коммуникация осуществима, поскольку есть постоянные, не меняющиеся значения и постоянные условия употребления слов. «Языковые и культурные системы в огромной степени отли­чаются друг от друга, но существуют семантические и лексические универсалии, указывающие на общий понятийный базис, на котором основывается человеческий язык, мышление и культура», — пишет А. Вежбицкая. То есть, существуют какие-то общие законы, по которым развивалось мышление человека, что нашло воплоще­ние в лексике и грамматике языка. А специфические правила отражают разнообразие и вариации этих общих законов.

Влияние языка на восприятие

По версии Уорфа-Сепира, люди разных культур один и тот же объект будут воспринимать по-разному потому, что язык изна­чально привносит некие неуловимые оттенки в слово, обозначающее данный предмет. Так, слово «пространство» для немца имеет оттенок какого-то определенного места, измеренного, вмещающегося в рамки условной архитектуры, ведь der Raum (пространство) означает также «место», «помещение», «комната». Для русского человека простран­ство ассоциируется с бесконечными, необозримыми и неограничен­ными далями. То же со словом «время». Немецкое die Zeit (время) однокоренное со словом ziehen, основное значение которого — «тянуть». Русское слово ведет происхождение от древнерусского «веремя», что означает «вращение». Оттенки смысла показывают, как в разных культурах по-разному ощущается движение времени: в одном случае оно воспринимается как линейное течение, тянущееся из прошлого в будущее: в другом случае оно циклично, вращается по кругу, и начальная точка являет собой окончание цикла (весна-лето-осень-зима).

Язык как отражение культуры народа

Э. Сепир считал, что анализ словаря выявляет основные ори­ентиры культуры и отражает ее историю. Язык заставляет думать, чувствовать, понимать определен­ным образом. Мы видим, слышим и вообще воспринимаем мир именно так, а не иначе, благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется привычками нашего об­щества, считал Э. Сепир.

В лексике фиксируется то, что в культуре считается значимым, и не находит отражения то, что в объективной действительности игнорируется. В языке просто нет слов для тех объектов реальности, которые не замечаются культурой или попросту не имеют значения для нее.

• Известно, что у эскимосов существует около тридцати терминов для обозначения цвета снега, мы не в состоянии различить столько оттенков белого.
• В арабском языке, например, существует более шести тысяч слов для обозначения верблюда, частей его тела и снаряжения.
• Изучая языки индейцев хопи, Э. Сепир выяснил, что уже количество слов для обозначения какого-то явления свидетельствует о пристальном внимании к этому объекту в культуре. Для промыслового зверя ин­дейцы в словаре имели огромный запас существительных, каждое со своим значением, указывающим возраст животного, масть, пол, время рождения (весна или лето) и т.п. В то же время существовало лишь одно обозначение для всех кошачьих, как если бы мы называ­ли одним только словом «кошка» и льва, и пуму, и оцелота, и ягуара.

Грамматика

Не только лексика, но и грамматика языка указывают на суще­ственные моменты понимания и толкования реальности в рамках определенной культуры. Материал с сайта http://wikiwhat.ru

Э. Сепир удивлялся тому, что в языке хопи существовал лишь один глагол для обозначения всех находящихся в воздухе предметов. Его употребляли по отношению к летящему самолету, птице, падающему с дерева листу, брошенной вверх палке. При этом имелась грамматическая форма — глагольный суффикс, используемый для обозначения движения на плоскости в опреде­ленном направлении по сторонам света. То есть, этот суффикс сразу указывал, совершается ли движение в сторону востока, или юга, или северо-запада. Нам необходимо четыре слова, чтобы сказать, что поезд ехал в западном направлении. Хопи могут добавить к глаголу «ехал» суффикс, и будет ясно, куда направлялся поезд. Э. Сепир нашел объяснение подобной грамматической форме: она могла воз­никнуть только в культуре кочевников, для которых всегда важно направление перемещения, важны ориентиры по сторонам света. По­лучается, что в данной культуре нет представления об абстрактном движении, но только о движении в конкретном направлении.

Гипотеза лингвистической относительности Э. Сепира и Б. Уорфа

Убеждение в том, что люди видят мир по-разному – сквозь призму своего родного языка, лежит в основе теории “лингвистической относительности” Эдварда Сепира и Бенджамина Уорфа. Они стремились доказать, что различия между “среднеевропейской” (западной) культурой и иными культурными мирами (в частности, культурой североамериканских индейцев) обусловлены различиями в языках.

Однако доказать вполне эту “удивительно красивую” гипотезу, как писал о теории лингвистической относительности Ю. Д. Апресян, трудно. Об экспериментальном подходе к гипотезе см. ниже.

Экспериментальные проверки лингвистического детерминизма [36]

В поисках доказательств гипотезы Сепира – Уорфа часто пишут о различиях между языками в членении цветового континуума: в одних языках есть семь основных (однословных) названий цветов радуги (например, русский, белорусский), в других – шесть (английский, немецкий), где-то – пять, в языке шона (Родезия) – четыре, в языке басса (Либерия) – два. Сравнить эти членения спектра можно так:

Русский	красный	оранжевый	желтый	зеленый	голубой	синий	фиолетовый
Английский	red	orange	yellow	green	blue	purple
Шона	cipswuka	cicena	citema	guvina
Басса	ziza	hui

В одном из экспериментов испытуемым, говорящим на шона, и носителям английского языка предлагалось подбирать названия для различно окрашенных полосок бумаги. Выяснилось, что цвета, имеющие в родном языке однословные обозначения, воспринимаются испытуемыми как “чистые”, и названия для них отыскиваются быстрее, чем для цветов, переходных между “чистыми” красками. Так, для желто-зеленой зоны спектра говорящие на шона подыскивали нужное обозначение (cicena) быстрее, чем говорящие на английском, которые были вынуждены составить сложное обозначение – yellow-green.

Однако считать такие результаты доказательством зависимости познавательных процессов от лексической структуры языка все же трудно. В лучшем случае такие опыты интерпретируют как подтверждение “слабого варианта” гипотезы Сепира-Уорфа: “носителям одних языков легче говорить и думать об определенных вещах потому, что сам язык облегчает им эту задачу” (Слобин, Грин 1976, 203-204). Однако в других экспериментах с цветообозначениями даже и такие зависимости не подтверждались. Психологи приходили к выводу, что в познавательных процессах в отношениях между языком и мыслительной деятельностью решающей промежуточной переменной является активность познающего человека (Коул, Скрибнер 1977, 65).

Высказывались предположения, что зависимость мышления от языка может быть обнаружена скорее в грамматике, чем в лексике, поскольку грамматика – это сфера обязательных значений, “принудительно” и достаточно рано известных всем говорящим (на данном языке).

В языке навахо (Северная Америка) глаголы, обозначающие разные виды манипуляции (‘брать’, ‘держать в руках’, ‘передавать’, ‘перекладывать, ‘перебирать руками’ т. п.), по-разному спрягаются в зависимости от формы объекта действия. Допустим, говорящий просит передать ему какой-то предмет. Если это гибкий и длинный предмет, например кусок веревки, то глагол должен быть в форме А; если предмет длинный и твердый, например палка, то глагол ставится в форму В; а если предмет плоский и гибкий, вроде ткани или бумаги, то нужна форма С. Это интересное грамматическое различие привело исследователей к предположению, что дети навахо должны научиться различать признаки “формы” предмета раньше, чем дети, говорящие на английском [37].

В эксперименте детям предъявлялись тройки предметов разного цвета или формы, и ребенок должен был выбрать из этих трех предметов дм наиболее, по его мнению, “подходящих” друг другу. Вот некоторые из таких троек: 1) синяя веревка, желтая веревка, синяя палочка; 2) желтая палочка, синяя палочка, синий кубик; 3) желтый кубик, желтая ткань, синий кубик и т. д. Дети, говорящие на навахо, группировали предметы по форме чаще, чем дети, говорящие на английском. По-видимому, это позволяет признать какое-то влияние языка на развитие познавательных процессов. Однако и в группе навахо, и в английской группе с возрастом наблюдалось увеличение перцептивной значимости формы по сравнению с цветом. Если же в занятиях и играх детей постоянно использовались игрушки или предметы, предполагающие учет их формы, то умение различать форму складывалось достаточно рано и независимо от языка. Исследователи приходят к выводу, что “язык – это лишь один из нескольких путей, которыми ребенок может постичь определенные свойства мира” (Слобин, Грин 1976, 214).

В экспериментах гипотеза Сепира-Уорфа теряет свою обобщенно-философскую внушительность. Речь идет уже не о разных картинах мира, увиденных сквозь призму разных языков, а об участии языка в процессах восприятия, запоминания, воспроизведения. Остается не ясным, как результаты таких частных исследований соотнести с гипотезой Сепира-Уорфа в целом (подробно см.: Фрумкина 1980, 198-204), Тем не менее вопрос о степени и характере влияния языка народа на его культуру продолжает волновать человеческий ум. Высокий уровень содержательности языка, участие языка в основных познавательных процессах, тесная связь языка и различных форм общественного сознания (связь, которая в отдельных случаях кажется совершенным сплавом, как, например, в искусстве слова) – вот объективная: основа этих непрекращающихся поисков.

Гипотеза лингвистической относительности Сепира-Уорфа

Гипотеза лингвистической относительности — концепция, разработанная в 30-х годах XX века, согласно которой структура языка определяет мышление и способ познания реальности.

Язык определяет мышление и способ познания (до него эту идею развивали Гумбольдт, Лео Вайзгербер)

В каждом языке заложена языковая картина мира – Вайзгербер

Э. Сепир изучал языки индейцев. Отрицал превосходство западной культуры и считал, что речевое поведение людей необходимо оценивать в рамках их собственной культуры, а не других культур, считающих такое поведение варварским. Сравнивал грамм. системы языков, выявлял их различия. Пришел к выводу, что язык – это ключ к поведению, т.к опыт в значительной степени интегрируется через призму языка. Создал школу этнолингвистики.

Его ученик Уорф изучал языки хопи. Его главная статья посвящена сравнению понятия времени в европейских языков и языка хопи. (индейцы не рассматривают время как поток элементов: утро, день, ночь)

В подтверждение гипотезы часто приводится миф о том, что в языках эскимосов имеется необычайно большое количество слов для обозначения снега.

Впоследствии гипотеза Сепира-Уорфа неоднократно подвергалась критике, прежде всего со стороны тех ученых, которые придерживались взглядов о врожденном характере языковой компетенции и о существовании «универсальной грамматики», лежащей в основе всех естественных языков. Сторонники такого подхода считают, что человек мыслит на некоем «метаязыке», который не зависит от особенностей какого-либо конкретного языка. Таким образом, прямое влияние языка на мышление сторонниками «универсальной грамматики» отрицается.

Билет №18. Советское языкознание. Лингвистическая деятельность Л.В. Щербы, «Новое учение о языке» Н.Я. Марра, Лингвистические взгляды И.И. Мещанинова.